Цветочный крест [= Роман-катавасия ] - Елена Колядина

— Чего мне сидеть, баба Матрена? — не двигаясь с места, громко вещала Мария и ногой все глубже запихивала под лавку деревянного коня на колесиках и лыкового медведя — игрушки Зотейки. — Я хоть завтра еще одного сына Путиле рожу! Мне это запросто!

Наконец, принесли Любимушку. Задержка заключалась в том, что доилица срочно переменяла на чадце рубашонку на вышитую да перевивала в чистое пеленание. Впрочем, Матрена живо выхватила Любима из рук доилицы и развернула пеленки, дабы продемонстрировать мужеские уды чадца.

— За такого богатыря жену земчугом да агамантами осыпать надо! — басила повитуха в расчете и на свою долю. За одним воздавала Матрена должное и будущему дарителю земчугов. — Вот какого сына ты, Путила Изварович, изладил! Как золотой елдой деланный! Чую, строгоновскому роду не быть переводу!

Когда в десятый раз Мария смиренно отперлась от агамантов и призвала отметить, что чадце — вылитый Путила, дитя понесли прочь.

Но перед тем Любим ударил прозрачной сцой в потолок, что было констатировано Матреной как несомненный признак будущего любозлостия.

— Уж, обижайся на меня, Путилушка, не обижайся, — кланяясь, заливалась Матрена, — а только аз правду скажу, не побоюся, аз и Марии рекши: бысть Любиму изрядным баболюбом!

Известие о будущей мужеской мощи чада Путилой было принято благосклонно.

— Ети, сынок, всех девок, что батька твой не доетил, — с хохотом приказал он.

— Уж заломает мой Любимушка берез да калиновых кустов! — визгливо смеялась Мария.

Как только сына унесли, Путила Изварович, хоть и устал с дороги, и, не евши ищо бысть, крикнул внести мешок и короб из сеней.

«Дары да подарки!» — смекнула Мария и заерзала в томлении по лавке.

— Гостинцы! — козой запрыгала Феодосия, которую прибытие брата отвлекло от давешних страданий.

Сперва гостинцы вручены были матушке, Василисе: иконка, писанная аж в Афоне и уложенная в деревянное влагалище с толстой склянкой, похожей на рыбий пузырь, наполненной святой водой из реки Иордан; шерстяной платок и теплая понева из клетчатой ткани, непривычно, не по-тотемски, вышитая кубовой и свекольной нитью; иголки. За иголки Василиса подала сыну плату — чарку меду, бо иглы дарить вещь опасная. Марии достались нарядный шушун из византийской ткани на лямках, ушитых толстым стеклянным бисером, домашние сапожки вишневой кожи, височные кольца с зернью и филигранью, такой же работы ожерелье и застегивающиеся створчатые браслеты-наручи на рукава. Но сперва Путила подал жене резное веретено из рыбьего зуба с янтарным шариком на грузе да серебряные иголки в чехольчике, чем насупил Марию. «А то мало аз за прялкой да кроснами сижу! Косу б еще да серп жене любимой дарствовал», — сердито подумала Мария. Но тут-то и пришел черед шушуна!.. А до чего же забавный подарок вручил Путила сестрице Федосьюшке! Шелковый пояс, ушитый завитыми спиралью серебряными нитями с подвесками на цепочках: крошечными, как для мышиной норки, ковшичком, гребенкой, ключиком, прялочкой, веретенцем, бубенчиком, уточкой-солонкой и другими вещицами.

— Девка уж, почитай, просватана, а ты ей все игрушки на куны меняешь, — ревниво изрекши в бок мужу Мария. — Поберег бы куны-то, чай у тебя сын теперь!

— Олей! Олей! — прыгала Феодосья, то прикладывая пояс к стегнам, то разглядывая малюсенькие причиндалы. — Ну и утварь мала! Как же ея выковали? Али серебряным же молоточком на золотой наковаленке? А гребешок как истинный! Таким гребешком только мышат и причесывать! Али ресно да брови приглаживать?

Свиток шелку, багряного, с золотистыми перьями, и оплечье, расшитое кораллами и бирюзой, и те Феодосью оставили более равнодушной, чем серебряные фитюльки.

— А тебе, батя… — Путила порылся в коробе. — Где же? Либо еще короб в сенях остался? Сейчас принесу.

— Али челяди нет, чтоб короба таскать? — возмутилась Мария.

— Сам хочу! Там у меня отцу вещьные гостинцы припасены.

Путила поднялся и пошел к дверям.

— Сынок, — тревожно вопросила Василиса. — Али ты ногу повредил? Вроде косит тебя на левое стегно?

— Безделица! Это аз кистенем маленько помахал.

— Да когда же, Господи? Али в Москве?

— Нет, уж на пути домой, — пояснил Путила уже из сеней. — Вот короб-то, стоит-дожидается, никуда не убег.

— Надо, Путилушка, коли рана есть, скоро ея изврачевати, — встряла Матрена.

— Мелочь! — отмахнулся Путила. — Ну, задел один зуб рыбий по стегну, аз уж и забыл. А он-то надолго запомнит! Аз ему синие-то зенки кровью залил. Черт с ним! Он уж одной ногой в земле. Батя, погляди, какой нож!

— Ну-у, мужики за ратное взялись, — протянула Мария. Разродившись сыном, она заметно осмелела в речах. — Теперь до утра про булаты баять будут.

— О-о, скрамосакс так скрамосакс, — оценил Извара Иванович большой боевой нож явно иноземной работы. — Таким искрамосает на начинку в пирог!

Глава семейства нарочно назвал нож, преподнесенный сыном, старинным словесом, только и оставшимся от некогда грозного оружия, что подвешивали к чреслам, как выразился бы отец Логгин, оризонтально к земле.

После ножа извлечена была невероятная булава: шишка ея, или, другими словесами, набалдашник в углублениях между ребер имел серебряные гвоздочки.

— Уж, изгваздаю аз в другой случай пса на говно! Сей-то раз пожалел булаву, в коробе держал, бо — на гостинец вез. Что ж, думаю, поднесу отцу кий, а он уж кровавыми соплями увешан? А другой раз — не-е-т! Держитесь, скоморохи поганые!

— Какие скоморохи?.. — тихо вопросила Феодосья.

— Мы обозом уж к Тотьме подъезжали, а тут навстречу ватага, медведями да псами злосмрадно воняющая. Ну, и помяли мы с товарищами им бока маленько. Так помяли, что на том свете лечиться придется!

Феодосья стала возле стола. Задрожали в длани, зазвенели мелко друг о друга забавные ковшичек, прялочкиа, веретенце да уточка-солонка, забренчал бубенчик.

— Феодосья! — отчаянно гаркнула Мария. И вскочила с лавки, метя рукавами миски со стола. — Пойдем, позрим Любимушку! Али он плачет, а проклятая доилица дрыхнет?

Она схватила сродственницу за рукава и потащила вон.

— Али мы басни слушать будем, али потчевать дорогого нашего Путилушку? — подхватилась Матрена. — Наливай, Василиса, сыну чарку меду!

— Сказывают, под Москвой бысть такой Троицкий монастырь. А в ем бысть медный горшок, — заворачивая пальцы кочедыком, дабы изобразить округлые бока сего мифологического горшка, принялся за новую баснь Путила. — Кладут в его каждый день с утра кореньев обычную меру. Ну там луку, репы, брюквы, петрушки, чеснока, моркови и всего, чего полагается для варева. А в обед начинают черпать и раздавати монахам, паломникам, блаженным, странникам и всем, кто в сиим монастыре случится, ну всем, кого черт принесет. И всегда варева исчерпывается ровно столько, сколько в сий день хавальщиков!